МАМИНО ПИСЬМО.
 

Илларион Сергеевич редко опаздывал на работу. Он знал, что задолго до восьми часов у входа в скромное здание Городского исполнительного комитета, где он был хозяином, ждут его люди. Скромное здание в городе не называли Белым домом, эта мода не коснулась скромного Горисполкома то ли из-за упрямства горожан, не пожелавших попугайничать, (уж какие только халупы не называют сегодня Белым домом в бывших республиках бывшего Союза)! А может горожане просто видели, что назвать Горисполком Белым домом, значит, открыто иронизировать, а горожане - народ серьезный и к иронии прибегает лишь в критических ситуациях, когда нет других средств для спасения от отчаяния и злости.

Илларион Сергеевич принял власть в результате относительно честной борьбы, без явных нарушений законодательства, потому и работу в качестве мэра города начал с почти революционных заявлений, которым, к сожалению, горожане не поверили. Он заявил, что с коррупцией, взяточничеством, несправедливостью и прочими "богатствами", унаследованными им от предшественников, будет покончено сразу и навсегда. Ни с чем он не покончил, и никаких революций в городском масштабе не наблюдалось. Но…не об этом сейчас речь…

Утро, так многое изменившее в жизни, можно даже сказать в судьбе мэра, начиналось обычно: Молчаливая, в меру почтительная, секретарша принесла почту. Газеты, письма, тщательно профильтрованные умной и опытной Екатериной Тихоновной, знавшей, что времени у мэра не так много, а письма бывают, мягко говоря, разные. Екатерина Тихоновна складывала в отдельную папку ругательные письма, а так же послания мэру от местных ясновидцев, общающихся с космосом и желающих приобщить мэра к миру астральному…В общем, ничто не пропадало, но далеко не все читалось тем, кому было адресовано. Плохо это или хорошо, судить не нам.
Илларион Сергеевич рассеянно просматривал газеты, они не преподнесли ничего неожиданного. Никаких выпадов против власти не обнаружилось. Взгляд заскользил по листкам писем и… споткнулся о до боли знакомое: "Ларик, сынок мой, здравствуй!" Почерк мог принадлежать только одному человеку на свете - Маме Иллариона Сергеевича, Обращение к себе "Ларик" мэр не слышал и не мог слышать уже несколько лет. Илларион Сергеевич забыл об этом. Он читал письмо сердцем. "Узнал ли ты мамин почерк? Давно я не говорила с тобой, давно мы не виделись. Приспело время, кровинушка моя, маме твоей с тобой поговорить, как всегда мы с тобой говорили - честно и без хитростей. Не знаю я, Ларик, и начать-то с чего… Боюсь тебя растревожить и не растревожить боюсь. Сядь, сынок, удобно, представь, что положил ты голову на колени маме твоей, как в детстве, и слушай. "Читай",- так надо бы сказать. Я знаю, сыночек, что не скажет тебе ни одна душа на этом свете то, что мама не может не сказать. Ты помнишь, как мы жили? Ты не забыл, что мы с тобою, сыночек, только перед сном и виделись, потому что папа с фронта не вернулся, а вас у меня трое было. На работе пропадала твоя мама. Ты - меньший, и родился - то уже без папы. Ты его и не увидел ни разу. Портрет вот был, помнишь, как мы с тобою разговаривали с портретом, и иногда спрашивали у папы - портрета совета? Ты помнишь это, сыночек мой? Помнишь, что у нас на столе мясное да спиртное только в великие праздники появлялось, для гостей, чаще для гостей, или для Гавриловича, который за "шкалик" нам свиней резал раз в году, худых да жилистых, но все ж хватало нам на какое-то время и косточек и сала в палец толщиной. Помнишь, сынок, как иногда обижали вас соседи, отнимали последнее, уносили все, что можно было уносить - то забор, то деревянную уборную, то уток…Помнишь, как плакали мы вместе, когда директор школы вызвал меня, чтобы объявить, что он тебя из седьмого класса исключает за то, что ты, сыночек мой, назвал фашисткой учительницу, бившую детей в классе металлической линейкой. Помнишь, что я сказала директору в его кабинете? Я сказала ему, что нас некому защитить, наша защита в братской могиле лежит, а учительница и вправду фашистка - у тебя на лбу навсегда след от линейки остался…Помнишь, как мы шли из школы, взявшись за руки и плакали о папе, о том, что уже не поправить, никаких сил нет поправить - папу вашего, а моего мужа, в жизнь вернуть.

Помнишь, что ты мне сказал тогда? Ты сказал: "Мама, вырасту, стану большим начальником, и буду всех бедных и слабых защищать, стариков и детей не дам в обиду"… Ты помнишь, сыночек, как ты это говорил своей маме?

И жили мы тяжело, и не знал ты детства богатого, но ведь и чистенький всегда ходил, и на книги вам мама копейки собирала, и учились вы у меня хорошо, и хвалили меня на родительских собраниях за воспитание хороших сынов. Помнишь, сынок? Да, конечно же, помнишь. И мое сердце помнит, что уже в пятом классе ты в колхозе денег заработал столько, что мы на них поросенка купили. Ты был таким гордым, кроха моя, а уж мама твоя слезами радости изошлась… Вы заканчивали один за другим школу и разлетались из гнезда, которое для вас ваш отец свить успел. Я жила, ожидая писем, да каникул ваших. Потом уже у вас семьи появились, внуки пошли, один за другим, мне на радость

Мы начинали жить чуть получше, побогаче и посветлее. Вы так все похожи на отца! И походкой, и статью, и голосами даже. Характерами - не очень, ну чего ж я от природы хочу! Она дала то, что могла. Ты потихоньку вырастал в хорошего и доброго человека, мужа жене своей и отца детям своим, я знала, что мне есть кем гордиться. И папа гордился бы. Самое важное - ты не забывал свою клятву стать начальником большим, чтобы добро людям нести…Сейчас ты, Ларик, почти вдвое старше папы твоего. Ты уже седой, и почему-то толстый,(в роду нашем толстых не бывало раньше). Ты уже начальник, сыночек мой. И что же? Как тебе душа подсказывает, защищаешь слабых и бедных? Их вон сколько сейчас на городских улицах! А детей брошенных! Голодных и неприкаянных! Сыночек, все у тебя с душой ладно? Ты вот уже сколько лет по улицам не ходишь, а в машине ездишь? Ты знаешь, как в трамваях да автобусах мама твоя ездила? Что видела? Что слышала? Ты, Ларик, когда ругаться грязно научился? Это где же ты слов таких наслушался, что без них с бедными да несчастными уже и говорить не умеешь? Ты же с начальниками своими не кричишь и не ругаешься? Что ж, сыночек, сломалось в тебе, в моей кровинушке? Каково матери узнавать, что ты по столу кулаком научился стучать, когда со старшими разговариваешь, или с теми, кем командуешь? Сыночек, ты же у меня добрый и совестливый, не жадный и не лживый, что же вкруг тебя мухи зеленые вьются? Что они почуяли? Душа умирает? Совесть засыпает? Сынок, мне за моих детей перед Богом и папой вашим ответ держать. Не срами имени, родненький мой! Разгони подлых, позови чистых, их много, ты только глаза сердца своего распахни. Ты сможешь сделать так много. И чистоту в городе, и тепло в домах, и приют для стариков и детей, забытых всеми, около себя пригреть. Сыночек, тебе так много лгут. Льстят. Тебе сейчас пальто подают те, кто и твоему предшественнику пыль с сапог слизывал. Тебя обманывают, рассказывая об успехах и выполненных приказах. Сыночек, да проверь, да накажи, да выгони тех, кто сидит из года в год в тех же кабинетах, да жиреет. Ты сам-то, родненький, не начал ли деньги "в знак благодарности" принимать? Упаси Господи, сынок. Прокляну, возьму грех на душу! Ты знаешь свою маму, ты помнишь, за что я тебя в угол ставила? По заднице твоей тощей полотенцем прохаживалась, помнишь, за что? - Чужого не было в нашем дому. Бедном, но чистом дому, сыночек. Не неси грязь в наш храм, в нашу память, в совесть нашего рода. Папа в письмах, помнишь, о чем вас, сынов, просил? Души хранить, да Родину, как маму свою, любить. Ты помнишь эти письма, сына моя!
Выйди сейчас на воздух, приди в дом наш, поговори с папиным портретом, почувствуй, что и я рядом с тобою, помолись душою за всех нас, и скажи маме своей, умоляю, скажи, что ты не превратишься в жестокое и жадное существо, которое так много горя нам приносило, оно ж, видишь, не умирает, а очень даже хорошо плодится. Ты же не такой, Ларик? Успокой маму! Мне ни дня, ни ночи покоя нет, и не будет, пока не услышу я сердцем материнским, что мой Ларик прежним стал. Моим сыном. Последышем моим, самым жалким и самым любимым. Не дай упасть в грязь имени нашего рода. Ему много столетий, сына, ты знаешь, и не было в роду ни пьяниц, ни матершинников, ни воров. Неужели же мой младшенький начнет страшный список? Ларик мой, не умела никогда писать мама твоя, хотя рабфак закончила, ты знаешь. Только и хватило образования да души, чтобы вас, сынов, птенцов моих, поднять на крыло. Не дай же мне пожалеть о том, что пустила тебя на свет, что истратила жизнь на то, чтобы сохранить тебя на горе кому-то. Ты у меня умный. Ты поймешь, что мама не тревожилась бы, не будь причин для тревоги. Успокой душу мою, сыночка! Уважаю как отдых игры в видеопокер на портале casino x официальный сайт . Регулярно получаю адреналин от прокрутки блекджека Casino x. Я целую тебя, глажу своей ладонью голову твою седую. Молюсь за тебя, дорогой мой. Твоя мама"

Илларион Сергеевич не заметил, что из глаз, отвыкших от слез, катились градинами чистые детские слезы. Он не видел, что заглядывали в кабинет какие-то лица, пытались зайти какие-то люди… Заболело сердце. Он вытащил из внутреннего кармана нитроглицерин, посидел с закрытыми глазами…Встал, прошел в небольшую "подсобку", воды в кране не было, он налил в стакан из графина, ополоснул лицо тепловатой водой и…вдруг спросил себя: "Откуда письмо пришло?" Маму свою он похоронил несколько лет назад. Но что письмо ее, чувствовало сердце, видели глаза, знала душа…

Илларион Сергеевич вытащил из кармана роскошное портмоне, вынул из отделения для визиток фотографию Мамы. На него смотрели дорогие, навсегда живые и все понимающие глаза Мамы. Сегодня глаза показались грустными, тревожными. Илларион Сергеевич поднес фотографию к губам, поцеловал. Мама большого начальника услышала: Я потерял себя, Мама. Прости последыша своего. Спасибо Тебе за письмо, за веру в меня… Я не предам ни Тебя, ни папу, ни род наш, ни Родину нашу…

И началась другая жизнь. Илларион Сергеевич и действительно стал очищать аппарат от случайных и лишних. Он не кричал, и уж, конечно, не матерился. Он извинился перед каждым в отдельности из тех, кого обидел словом, делом ли. Он выпроводил льстецов из приемной и из жизни своей. С брезгливостью указал на дверь непотопляемым холопам . Он, на радость своих избирателей и вызывая злость "присоседившихся", появлялся без свиты на рынках, в магазинах, в жилищных конторах…Потихоньку начал очищаться город не только от мусора, но и от чувства близкого смертного часа своего, который пророчили ему все, кому не лень. Илларион Сергеевич настоял на приобретении газеты для разговора власти с народом. Какая же власть без собственного средства массовой информации! На телевидении появились передачи цикла "День города", местное радио заговорило о душе и культуре, о порядке в подъездах и в городе в целом. Горожане чаще стали улыбаться. И рабочие места стали появляться медленно, но верно, и с зарплатой потихоньку - полегоньку "утрясалось". Богатые неплательщики за коммунальные услуги забыли о комфортом существовании, пришлось раскошеливаться, порою за десять, а то и больше, лет. Революция, кажется, началась. Без боев и смертей. Без лозунгов и призывов. Горожане и не заметили, как вошло в обиход и прижилось новое название здания Городского совета. "Наш Белый дом", - вот как нарекли горожане это здание. А имели они в виду одно: Белыми, то есть чистыми, становились и, мысли работников исполкома. У них, и у горожан, появился умный, по настоящему Большой начальник, не обижающий сирых и бедных, мечтающий превратить город в единый красивый дом, где будет уютно каждому горожанину, как члену большой, дружной и счастливой семьи…Мечта как-то незаметно становилась явью.

А началось все с того утреннего, и в прямом и в переносном смысле слова, письма, принесенного на стол мэра умной секретаршей. Письма, пришедшего, кажется, из ниоткуда, но сумевшего указать умному человеку, и как жить, и куда идти, и с кем идти. Письма, пришедшего Иллариону Сергеевичу от его Мамы, умершей несколько лет тому назад.

Печальное послесловие. Жители города, в котором произошло чудо, не зря называют себя не очень счастливыми. Однажды, читая одну из местных газет, они с грустью узнали, что мэр, на которого возлагали они столько надежд, ушел в отставку, сославшись на ухудшение здоровья. Не уточнялось, ухудшилось нравственное или физическое состояние человека, не посмевшего жить и работать вопреки материнскому наказу, вопреки совести и долгу перед отцом, погибшим, защищая Родину. Жалели горожане, что не сказал им перед уходом мэр, хотя бы намеком, в чем же истинная причина неожиданного ухода. И ходят разные слухи…И боятся горожане, что новый хозяин местного Белого дома займется решением своих, а не городских проблем. Но…не зря говорят, что надежда умирает последней. Надеется народ, что устанет судьба испытывать его на терпение, на выносливость и робость…Может и образуется все наилучшим манером, чтобы и для надежды, пусть самой скромной, шанс разумный оставался?

Феодора Илюхина