Для меня...
Не для меня, на небе звездном,
Влюбленным дарит свет луна…
Не для меня явилась поздно,
На бал, красавица одна…
Не для меня в глазах блестели,
Два бирюзовых огонька,
Увы, не мой букет сирени,
Сжимала белая рука.
Меня не целовали губы,
Еще не знавшие измен.
И белые, как жемчуг зубы,
Улыбкой сердце взяли в плен…
Не для меня льняные пряди,
Ложились на изгибы плеч.
Царица в кремовом наряде,
Увы, мне сердца не сберечь…
На ярком небосклоне зала,
Она кружилось не со мной.
И платье бабочкой порхало…
За талию держал другой…
И ревность в сердце словно пытка...
Ведь перед нею блек весь зал!
На танец пригласить попытка…
Я не дыша, ответа ждал…
Молчание продляло муку…
Глаза сияли от огня…
Она мне протянула руку,
И улыбнулась для меня!
Земляничная поляна
Представь, что повстречались мы детьми,
Проснемся, поспешим к друг дружке рано.
С рассветом в бледно-алые огни,
Бежим на земляничную поляну!
Ты от улыбки морщила бы нос,
У земляники аромат цветочный.
Луч золотистый на волнах волос,
Цвет прядей — шоколад молочный.
Представь, что с детства я в тебя влюблен.
И девочку рисую утром ранним,
Раскрасив джинсовый комбинезон,
С игрушкой мишкой, на груди в кармане.
Летела жизнь, подростки в ясный день,
Под тенью листьев в тишине лежали.
В глазаx мечты, тела объяла лень,
В сердцах мы чувство б новое узнали.
Я затаив дыхание в груди,
Смотрел в глаза-фиалки юной леди.
И на обратном бы домой пути,
Из полевых цветов собрал букетик.
Представь всю сладость первых, робких чувств,
Стремление ответное, стыдливость.
Счастливцы, не узнали бы мы грусть,
Цветком холеным счастье распустилось…
Представь, что нам уже шестнадцать лет,
Над нашею поляной месяц млечный.
Мы поцелуем встретили б рассвет,
Обняв друг дружку крепко и навечно.
Реквием по Нике Турбиной
Лучистый взгляд, в улыбке солнце… Был поэт….
Она цветок незрелый, сорванный так рано.
Написан, свежей, детской кровью вам куплет.
У девочки в душе неисцелима рана…
В ее глазах больших обида, грусть и боль,
Ведь лавры — похоронными венками стали,
Не пишут письма ей. И травит алкоголь,
Любители нажив ей крылья обломали.
Известный добрый мэтр, на деле гений злой,
На Пастернака след навел следы ребенка.
Известностью душил, девчонку, как петлей,
Перетянул струну, душа порвалась звонко…
И нервный срыв, и одиночество, тоска…
Нет рядом никого из тех, кто выжал силы.
Открыла вновь окно дрожащая рука,
Упала на асфальт. Стал ангел тот бескрылым…
Потухший взгляд, и плач… Задушен в ней поэт,
Сожжённый черновик. Что жизнь? лишь пыльный пепел.
Преступная рука неспелый смяла цвет….
Ведь может гений тот один был в целом свете!